Кристоф Виллибальд Глюк
Наука о Глюке нередко принимает функцию арбитра в таких вопросах, которые позволительно решать лишь одному автору. Тем самым наиболее объективная инстанция вольно или невольно вовлекается в тот круг забот о классическом искусстве, который она же предает анафеме. И тут уже трудно понять, как может подчас чисто музейное, теоретическое отношение к великому реформатору сочетаться с псевдореволюционным, якобы наследующим глюковские заветы, а по существу криминальным, обращением с авторским текстом.
В духе корректирующей Глюка исполнительской практики выполнены многие рекомендации и указания А.Ф. Маркса. Так, например, он упрекает Кальцабиджи (и Глюка, следующего за Кальцабиджи) том, что молитва Альцесты, обращенная к Весте, богине домашнего Чага, выпадает из настроения сцены в целом. Об Одах и песнях Клопштока А. Маркс говорит: «Можно трактовать стихи Клопштока свободнее и действеннее, но вместе с тем и музыкальнее».
Наиболее интересно мнение Маркса о французской редакции Альцесты, выполненной лично Глюком совместно с либреттистом дю Рулле. Исследователь недоволен дю Рулле за введение нового персонажа, Геркулеса, и за его операцию по спасению Альцесты: Теперь Адмет сломлен в своей бездеятельности… При этом Геркулес в его функции спасителя исполняет явно неблагодарную роль… он размахивает своей дубиной, наводя ужас на толпу подземных духов, которые вопят: „Напрасна наша ярость. Все это — находка, достойная „Орфея в аду Оффенбаха… Для тех, кто помнит гармоничность развития в оригинальном произведении (в венской редакции оперы. С. Р.), самое печальное заключается в том разрушении, которое постигло эту прекрасную постройку Истинную боль приносит прикосновение к этим ранам, нанесенным своему детищу самим Глюком.
Аналогична и позиция А. Эйнштейна. С одной стороны, он полагает идеальным вариантом Орфея не венскую и не парижскую редакции, а суммарную, которую представляет, в частности, редакция Берлиоза (1859). С другой стороны, он резко возражает против вагнеровской редакции Ифигении в Авлиде: То, что Вагнер сделал из „Ифигении,- уже более не Глюк, а перекраска, которая полностью замазала истинные цвета и контуры до искажения первоначального смысла.
Более благосклонен к Вагнеру К. Биттер: В порыве слабости или, быть может, благоговения перед великим мастером… Вагнер встал на сторону Глюка, чтобы довести до конца, до истины то, что было начато в недостаточной законченности человеком, не обладавшим оригинальным складом в музыкальном отношении.
Глюк ввел в парижскую редакцию Орфея специально для певца Легро новую арию, не имеющую отношения к первой, венской редакции оперы. Это решение подвергается критике: Правильно,- говорит К. А. Кузнецов,- что в постановке Государственного ансамбля оперы эта ария опущена. Тем более, что ария эта заимствована Глюком из старого запаса.
Но почему все же правильно? Ведь своим существованием в рамках парижской редакции Орфея (несмотря на обстоятельства, которые принято считать неблагоприятными для оперной драматургии) эта ария обязана самому автору, а не кому-либо другому.