Чем отличается геноцид русских — Плаха — от еврейского Холокоста и почему он до сих пор продолжается? Что представляет собой современная русофобия и как это связано с западным геополитическим проектом? Что нам необходимо, чтобы сохранить национальную память и не проиграть в войне? Какую роль сыграл Крымский консенсус в примирении «белых» и «красных»? На эти темы журналист Елена Жосул беседует с советником председателя Государственной Думы, доктором политических наук Александром Щипковым.
— Александр Владимирович, о русофобии сегодня много говорят — и в связи с санкциями, и в связи с историческим отношением Запада к России. В чём, на ваш взгляд, истоки и смысл этого явления?
— Это трагическое явление, поэтому границы понятия нельзя размывать, превращать его в некий стикер. Русофобия существует как в России, так и за её пределами. В России это позиция тех, кто называет народ «быдлом», «потомственными рабами», а Россию считает чем-то вроде terra nullius — «ничейной землёй», как говорили когда-то колонизаторы. Русофобия внешняя связана с политикой неолиберальных глобалистских элит. Их не устраивает само существование русских как нации. А мы в очередной раз по инерции пытаемся с ними договориться, упуская историческое время
— Западная русофобия — явление исторически случайное или закономерное?
— Абсолютно закономерное, и потому сама собой она не исчезнет, как бы мы ни пытались кому-то понравиться, кого-то умиротворять. Последние десятилетия наглядно это показали. Запад — единственная цивилизация, строящая своё развитие на отрицании собственной традиции, а затем и чужих традиций. Русская проблема для них заключается в том, что у нас с ними общее прошлое: мы тоже часть христианского мира, идею которого Запад отверг. Но мы не хотим и не можем отвергнуть традицию, превратить себя в исторического Голема. Мы им мешаем уже самим фактом своего существования.
— Только мы? А как же Китай, арабский мир, «война цивилизаций»?
— Одно дело исламский или конфуцианский мир — это соперники Запада в политическом смысле, но это не касается западной идентичности. Они слишком другие, непохожие. Русские, наследники византийского проекта — глубинная, экзистенциальная угроза. Мы для Запада пример альтернативной Европы, своего рода историческое зеркало. Существование восточно-христианской, неовизантийской цивилизации раскалывает западную идентичность, порождает у них страх утраты себя. Это описано в психологии как эффект «расколотого Я». Мы для них то же, что и для украинцев, только в более общем плане. Отсюда желание решить русский вопрос радикально и навсегда. И не только русский, но и православный. Вспомните о судьбе сербов, вспомните о том, что сделал Евросоюз с греками.
— Как в эту парадигму противостояния вписывается советский период?
— Советский проект был задуман и начинался как новый этап вестернизации, но неожиданно он обнаружил в себе и признаки традиции. Вторая тенденция сперва не была видна, но постепенно начала укрепляться. Поэтому проект был демонтирован его диспетчерами и кураторами. Не сразу, а когда произошёл скачок в информационную экономику, и СССР стал вроде бы не нужен в качестве мнимой альтернативы капитализму. Правда, уйдя от биполярности в однополярность, глобалистский истеблишмент загнал себя в угол. Рано или поздно придётся объясняться перед всем миром за века авторитарной политики и колонизации, за войны и перевороты, за навязывание своих ценностей и культурной гегемонии.
— Сегодня западная русофобия усиливается?
— Усиливается. Мы сейчас в состоянии гибридной войны, но боимся данный факт признавать. Из-за этого страха велик риск эту войну проиграть и на том завершить национальную историю, что было бы, согласитесь, обидно. Особенно сейчас, когда западный проект теряет легитимность и скатывается в кризис. Делается всё, чтобы продлить его агонию. Поэтому регулярно «поджигают» мировые окраины, что равнозначно введению чрезвычайного положения в мировом масштабе. Что уж говорить о России. Мы мост между Западом и Востоком, исторический «перекрёсток». Чтобы овладеть этим мостом, нужно лишить русских субъектности, идентичности.
— Геноцид русских в XX и XXI веках уже перестал быть табуированной темой? Ведётся ли исследование этого вопроса?
— Наше информационное пространство удивительно устроено. Вот прозвучало в Крымской речи президента признание русских крупнейшим в мире разделённым народом. Куда теперь эта тема подевалась из официальной повестки? Современные замалчивания неудобных тем построены не на прямых запретах, а на информационной дискриминации, на формализации политического дискурса, которая отсекает попытки прямого высказывания и одновременно лишает оппонента важнейшего ресурса — языковых смысловых опор.
— Возможно ли полностью убрать из общественной повестки тему русофобии?
— Нет, уже не получится. Русское гражданское общество, несмотря на десятилетия идеологической обработки, не утратило памяти о прошлом, о своих сакральных исторических сюжетах. В частности, память о геноциде русских в XX-XXI веках. Этот геноцид сегодня всё чаще называют Плахой. В каком-то смысле это аналог еврейской катастрофы — Холокоста — но, конечно, есть много отличий. Например, еврейская катастрофа уже завершилась, а русская продолжается на тех территориях, где запущена программа дерусификации и национальных чисток.
— Сколько этапов можно выделить в трагедии Плахи?
— Обычно историки выделяют три этапа. Первый — галицийский. Геноцид был организован в 1914 году австро-венгерским режимом в Галиции и коснулся русских православных — русин. В царской России велась соответствующая статистика, поэтому сейчас мы знаем более или менее точное число репрессированных: около четверти миллиона человек. Я уверен, что названия концентрационных австрийских лагерей для русских — Талергоф, Терезин — должны войти в школьные учебники наряду с Освенцимом, Бухенвальдом, Дахау. Второй этап Плахи — немецкий. Это 1941 год. Теоретики Третьего рейха сами определяли войну с СССР как «расовую», а русских, евреев и некоторые другие национальности и этносы — как неполноценные народы, от которых надо освободить «жизненное пространство» (Lebensraum) на Востоке. Об этом есть информация в документах плана «Ост», в знаменитой книжке «Унтерменш» и многих сопутствующих текстах. Третий этап — это уничтожение русских на территории Украины, Крыма, ДНР, ЛНР. Начиная с уличного лозунга «Москаляку на гиляку!», заканчивая обстрелами и блокадами городов. Подсчёты жертв репрессий ведутся.
— Как оценить внутренние процессы советского периода?
— Непростая тема. Да, были многочисленные репрессии. Их сложно назвать геноцидом по национальному признаку, поскольку здесь не было избирательной национально-этнической резни. Хотя сам факт большевистского отторжения русских территорий в первые годы советской власти, включая авторитарную хрущёвскую аннексию Крыма в 1954 году, объективно привёл к искусственному разделению русского народа и создал дополнительную почву для этноцида.
— Как сегодня примирить «красных» и «белых»?
— Надо осознать две базовые вещи. Во-первых, что и «белые» и «красные» — это русские. И мы не можем пожертвовать какой-то половиной, выбросить её из истории. Во-вторых, что примирение уже произошло, поскольку та Гражданская война закончилась. В ней исторически проиграли обе стороны, потому что раскол нации и разрыв традиции — это проигрыш для народа в целом, кто бы ни победил на поле боя. А затем обе части победили. И произошло это в 2014-м, когда мы вернули Крым. Потому что был положен конец разделению, частица разделённого народа вернулась домой. Стало понятно, что русские могут и будут сопротивляться колонизации и геноциду. При этом подавляющее большинство и «белых» и «красных» поддержали этот шаг. Так сложился гражданский Крымский консенсус — те самые 85%. Этот консенсус означал подлинное завершение почти столетней Гражданской войны. Трагический разрыв, возникший в 1917 году, был преодолён. В значительной мере этому способствовали возобновившийся русоцид и состояние войны, в котором оказался весь русский народ.
— У многих сейчас нет ощущения военного времени…
— Потому что война гибридная, а риторика в стиле «не надо поддаваться на провокации» действует усыпляюще. Но это смертельно опасное состояние. Однажды мы в нём уже находились, это было в 1940-1941 году, и мы хорошо помним, чем дело кончилось. Пропустили удар, едва успели оправиться, Господь помог. Но вряд ли мы хотим ещё раз оказаться у самого края. Надо признать, что сейчас война идёт и в самой России, но вовсе не между «белыми» и «красными». В ход идёт всё — призывы к нарушению территориальной целостности, борьба с национальной историей и другие симптомы. Это и выступление в бундестаге «Коли-с-Уренгоя», и показ на московском кинофестивале документального кинофильма, прославляющего запрещённый в России «Правый сектор», и установление в Петербурге мемориальной доски Маннергейму — бомбившему блокадный Ленинград. У нас даже один из кандидатов в президенты говорит о незаконности национального выбора Крыма, открыто отстаивая интересы киевского режима.
— Как вы объясните такой стереотип: о Холокосте говорить всегда правильно, уместно и необходимо, он хорошо исследован, за его непризнание предусмотрено наказание в ряде стран, а геноцид русских признавать неприлично?
— Это двойные стандарты, порождённые русофобией. Табуирование темы Плахи связано с долгосрочной информационной кампанией против русских, с низким качеством части российских элит, с компрадорской идеологией. Это проявляется в правовой дискриминации, в социальной и лингвистической агрессии (табу и фигурах умолчания). Мы должны добиваться введения в России законов, которые бы защищали национальную память. Конечно, они не будут копией законов о Холокосте, но их задачи похожи. Это то, без чего наши национальные требования теряют своё глубинное основание. Чтобы требовать, надо ощущать себя историческими хозяевами на собственной земле. А это значит — защищать память о своих погибших.
— Как это можно делать?
— Так же, как мы недавно защищали память погибшего в Сирии лётчика. А ещё нужна долгая и кропотливая работа историков и архивистов. Вместо бесплодных споров о советском-антисоветском, о «красных» и «белых». Эти споры в настоящий момент ничего не решают. Пора официально признать Плаху и трагедию разделённости русского народа, отразив это в законодательстве. Без всего этого политический мейнстрим обречён на ущербность. Нам необходима национально ориентированная политика в области истории, о чём я подробно писал в своей книге «История как общественный договор». Необходимо создать в России Институт национальной истории ХХ-ХХI вв.
— Украинцы и белорусы — русские или нет? Надо ли тех, кто так не думает, в чём-то переубеждать? Может быть, англичанин или итальянец, приехавший поднимать русскую деревню, принявший православие, больше русский по духу, чем свидомые на майдане, кричащие «Никогда мы не будем братьями»?
— Малороссы и белорусы были частями русского народа, за исключением населения бывшей Австро-Венгрии и ополяченной части белорусов на западе Белоруссии. Многие из них и остались русскими, но признаваться в этом в Белоруссии непрестижно, а на Украине просто опасно. И они молчат. Но есть украинцы и белорусы, которые себя русскими категорически не считают. Их не надо и даже вредно в чём-то переубеждать. Это их выбор. Идентичность определяется по языку, культуре и религии, но есть ещё один важный фактор — самосознание. Человек может иметь двойную идентичность, субидентичности — например, русскую и советскую. В конечном счёте он решает сам. То же самое можно сказать об англичанах или итальянцах, о которых вы спрашиваете. Если сами считают себя русскими — значит, русские. Сейчас вопрос начинает набирать актуальность, поскольку в России идёт борьба за трактовку понятия «русский». Трактовок существует несколько: либерально-демократическая, либерально-националистическая, неосоветско-модернистская, «русского зарубежья«, неоязыческая, антиглобалистская, церковная. Об этом подробно написал Василий Щипков в статье «Русский», которая вошла в философский сборник «По-другому».
— После развала Союза многие наши соотечественники неожиданно оказались «за границей» и почувствовали себя брошенными. Они обижены на Россию, которая не ведёт внятной политики по защите их интересов. За последние годы ситуация не изменилась?
— Разумеется, они обижены, и я их понимаю. Страна, в которой русский язык и культура, сам русский этнос — государствообразующие, должна заступаться за братьев. Русские — главная социальная база государства в силу своей многочисленности. Как можно одновременно желать избежать «оранжевой» революции — и не заступаться за русских? А на кого тогда опираться? Если государство не защищает своих, его не воспринимают всерьёз. Ни внутри страны, ни в мире. Это самоподрыв.
— Что означает понятие «Русский мир»? Его часто использует патриарх Кирилл, на память приходит его блестящая книга «Семь слов о русском мире». Церковь взяла на себя функцию идейного защитника русского мира?
— Святейший патриарх Кирилл действительно первым заговорил о русском мире как геокультурном феномене ещё четверть века тому назад. Странно, что понятие „Русский мир“ у нас до сих пор вызывает вопросы. Оно ведь очень ясное. Вот понятие »англосаксонский мир« ни у кого не вызывает вопросов. Русский мир — это территории с преобладанием носителей русской идентичности, у которых русский язык — родной, за вычетом тех немногих, кто сознательно не принимает это определение. Таких территорий за пределами России немало. Это результат разделённости русского народа и утраты ряда территорий. В книге «Семь слов о Русском мире» патриарх Кирилл коротко и ёмко даёт характеристики этому явлению.
— Что такое русский патриотизм и в чём должен выражаться? Наклейки на BMW «Спасибо деду за Победу» или «На Берлин» — это русский патриотизм или пародия на него?
— Никто не вправе указывать народу, как ему следует выражать свой патриотизм, судить о его легитимности. „Спасибо деду за Победу“ — прекрасный слоган. А «На Берлин!»… мы что, боимся задеть чувства немцев? А они вот не боятся поддерживать украинских нацистов…
— «Русский марш» у многих в первую очередь ассоциируется с русским патриотизмом. Но ведь среди его участников много маргиналов. Как относиться к этим маршам?
— В самом названии „Русский марш“ ничего плохого нет. Каким он будет, зависит от самосознания его участников. Да, среди участников этого марша есть люди, которые поддерживают «майдан». Разумеется, они никакие не патриоты. Но эти провалы возникли из-за того, что официальный российский дискурс игнорирует русскую тему, тему русских национальных интересов. Ситуация запущена. Надо срочно брать русский дискурс в свои руки, поддерживать на самом высоком уровне, тогда и маргинализации не будет. А по большому счёту, нет смысла отождествлять патриотизм с маршами. Многие патриоты не ходят на эти марши, а их в стране большинство — 85 %.
— Русский национализм — это плохо или хорошо? Приведите положительные и негативные примеры.
— А почему только русский? Это термин общего порядка. К сожалению, мы сегодня живём в условиях размытости многих важных терминов и понятий. Слово «национализм« часто используют как синоним »нацизма«. Это неверно. Разница принципиальная. Нацизм — это миф национального превосходства, исключительности, отрицания прав других наций, в пределе — идея их колонизации или уничтожения. Национализм — признание ценности своей нации без превосходства над другими, то есть де-факто признание равенства всех наций, несмотря на желание обособленности. Это не нацизм. Когда украинцы вышли из русско-советской парадигмы, это был национализм, но не нацизм. Когда в бывшей многонациональной УССР начали строить «единое национальное унитарное государство», проводя чистки и расстреливая несогласных, это нацизм. Нацист — тот, кто лишает другого права на национализм. Отнюдь не всякий национализм „переходит“ в нацизм — это миф. Индусы, боровшиеся против британского владычества, — националисты, но не нацисты. Шотландский и каталонский референдумы устроили националисты, но никак не нацисты. В настоящее время мы переживаем становление русского национализма, который был «заморожен» при советской власти. При этом разновидностей национализма много, и не все они одинаково хороши. Я, например, не понимаю этнонационалистов. Мы исторически православная страна, наследники византийской культуры. Поэтому, я считаю, реальный русский национализм не совместим с этноцентризмом и неолиберализмом.
— «Русский значит православный» — для многих это аксиома. Ваше мнение?
— Я бы несколько расширил определение: православный или разделяющий православные ценности. А ещё можно дать определение русскости, оттолкнувшись от известной веберовской формулы. Немного схематичное, но в целом верное: «Русскость — это православная этика и дух солидарности».
Парламентская Газета