Игумен Петр (Мещеринов): Противоядие от расцерковления

“У нас нет педагогики дальнейшего возрастания во Христе, человек, оставляя своё новоначалие, оставляет и Церковь”. Что с этим делать? Доклад игумена Петра (Мещеринова) на конференции памяти протоиерея Александра Меня.

Содержание
  1. Почему мы вынуждены искать образец духовной жизни
  2. Благолепная стабильность, которая закончилась расколом
  3. Многие видят идеал в церковной жизни — опять же, вспоминая дневники Павла Алеппского — в том, что православные чинно выстаивают на чугунном полу шестичасовые службы, синхронно охлопывая себя крестным знамением и совершая неисчислимое количество земных поклонов.
  4. Через пятьдесят лет мы видим другую Церковь
  5. Но уже через пятьдесят лет мы видим перед собой другую церковь — с повсеместным и развивающимся духовным образованием, с накапливанием творческого потенциала для расцвета в XIX и начале XX вв. монашества, церковной учёности и всего того духовного и интеллектуального богатства, с которым подошла наша Церковь к Собору 1917 года.
  6. Четыре духовных академии, расцвет монашества и рост влияния Церкви
  7. Это (к началу XX века) четыре духовных академии. Это, как я уже сказал, расцвет русского монашества; это, в конце концов, влияние Русской Церкви — ставшей самой образованной и творчески активной из всех православных церквей — как на мировое православие (Балканы), так и на миссию среди нехристианских народов (Японская и Китайская Церкви).
  8. Выйти из круга начальной внешней воцерковленности
  9. Норма воцерковления становится у нас нормой всей христианской жизни, что очевидно не соответствует подлинному смыслу Церкви как институции, назначением которой является всё дальше и полнее вести человека в жизнь со Христом и во Христе. Не получая такой жизни и год за годом ходя по кругу начальной внешней воцерковлённости, люди в конце концов убеждаются в бесплодности этого и выходят из этого круга.
  10. Противоядие к расцерковлению
  11. «Я попощусь, помолюсь, потружусь, “поозлобляю себя”[3], а Бог даст мне за это благодать»; «я дам кровь, а Ты, Боже, непременно дай мне Дух». Таким образом, «аскетика синергии» как бы «заставляет» Бога действовать так, как мы от Него ожидаем. Здесь уже не остаётся места вере и непременной «двусторонности» в отношениях человека и Бога.

Почему мы вынуждены искать образец духовной жизни

Православное духовное наследие в контексте эпохи. Что под этим понимать?

Мне представляется, что одной из самых характеристических черт нашего времени являются как раз поиски этого самого духовного наследия. Что очень важно — все эти поиски обращены в прошлое. Здесь сразу выявляется важная вещь: раз есть столь интенсивные поиски православной самоидентификации в прошлом, значит текущая жизнь, настоящее — никого не устраивает. Оно как бы пусто, и требует заполнения. Я хочу это подчеркнуть. Во-первых, как раз это и составляет одно из существенных свойств нашей эпохи; а во-вторых, весьма обличает нас, как христиан.

Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28, 20), сказал Христос Своим ученикам — Христос, Который вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13, 8). Вступивший в Церковь Христову человек живёт богообщением во Христе здесь и сейчас, и у него нет нужды искать чего-либо ни в прошлом, ни в будущем. И коль скоро мы видим столь интенсивные поиски образцов для духовной жизни в прошлом, то мы должны с сожалением констатировать, что в нашем повседневном церковном настоящем той самой жизни с избытком (Ин. 10, 10), которую нам обетовал Господь, мы не имеем, и вынуждены её искать.

Исходя из этого, возникает вопрос: раз уж мы задали именно такую парадигму поисков решения наших проблем, то на что нужно ориентироваться нашей Церкви в своей истории? Где нам искать образец — именно образец церковного действования, не просто копию прошлого, — чтобы эти поиски привели нас к жизни во Христе, а не к тем или иным имитациям?

Благолепная стабильность, которая закончилась расколом

Очень приблизительно можно разделить нашу историю на следующие отрезки: домонгольский период; эпоха татаро-монгольского ига, заканчивающаяся преп. Сергием; Московская Русь; Синодальная эпоха; советское время. И, как мне представляется, сегодня «золотой век» нашей церковности многим видится именно в Московской Руси, с присовокуплением времён преп. Сергия. Странным образом в последнее время начинает оправдываться советский период…

Но, как бы то ни было, из всего богатства нашей церковной истории «наименьшей популярностью», если можно так выразиться, пользуется Синодальная эпоха, а если говорить точнее — XVIII век. Это наименее изученный и, пожалуй, наименее ценимый период жизни нашей Церкви. Здесь плохую службу оказал нам прот. Георгий Флоровский, отрицательно отзывавшийся о XVIII веке в своей знаменитой книге «Пути русского богословия». А поскольку литературы по XVIII веку у нас очень мало[1], и мнение прот. Георгия Флоровского продолжает довлеть над «церковной общественностью», — то взгляды взыскующих православного духовного наследия в XVIII век не обращаются.

Попробуем восполнить этот недостаток — и здесь мы как раз затронем тему Реформации и её влияния на Русскую Церковь в XVIII веке.

К чему подошла наша Церковь к XVIII веку? Что значил для неё XVII век, который, как я уже сказал, многим представляется тем самым образцом, по которому и нужно созидать церковную жизнь сегодня? Я выскажу своё — конечно же, субъективное — мнение. XVII век (точнее, период после окончания Смуты и до раскола) был, несомненно, временем наибольшей стабильности внешней церковной жизни.

Но поскольку мы говорим о духовном наследии, и я намеренно не хочу касаться церковно-государственных отношений и прочих политических вещей, то в области именно церковно-духовной эта стабильность оборачивалась застоем и стагнацией, подавляющей внутрицерковные творческие силы. Многие умиляются, читая путевые записки архидиакона Павла Алеппского, что опоздавшие на праздничную крещенскую службу бояре были по повелению царя Алексея Михайловича брошены в Москва-реку.

Многие видят идеал в церковной жизни — опять же, вспоминая дневники Павла Алеппского — в том, что православные чинно выстаивают на чугунном полу шестичасовые службы, синхронно охлопывая себя крестным знамением и совершая неисчислимое количество земных поклонов.

Но кроме этого в церковной, да и культурной жизни не было, в общем-то, ничего. Ни богословия, ни развития церковного творчества, а если говорить о более широкой сфере жизни — ни науки, ни литературы, ни искусства. Конечно, это не абсолютные оценки; но если сравнивать даже с той же Германией, только пережившей Тридцатилетнюю войну, с её расцветом церковной жизни, церковной поэзии и музыки, то мы увидим просто кричащую разницу… Закончилась вся эта благолепная стабильность чудовищным по своей примитивности расколом (под примитивностью я здесь понимаю церковно-богословские обоснования, на которые опирались раскольники).

Через пятьдесят лет мы видим другую Церковь

Пётр I, на глазах которого во время стрелецких бунтов обезумевшие старообрядцы убили и буквально растерзали двух его дядей (после этого переживания у Государя на всю жизнь оставался нервный тик), ясно видел, что для своего выживания не только государство, но и Церковь нуждается в коренных преобразованиях. Я не буду останавливаться подробно на этих преобразованиях.

Да, был порушен канонический строй церковной жизни. Да, реформы совершались, особенно в царствование Анны Иоанновны, чрезвычайно жестокими средствами (к другим только вышедшая из Московской Руси новая Россия приучена не была)…

Но уже через пятьдесят лет мы видим перед собой другую церковь — с повсеместным и развивающимся духовным образованием, с накапливанием творческого потенциала для расцвета в XIX и начале XX вв. монашества, церковной учёности и всего того духовного и интеллектуального богатства, с которым подошла наша Церковь к Собору 1917 года.

Зададим себе вопрос: за счёт чего это стало возможным?

Ответ мой будет, по нынешним временам, крайне непопулярным. За счёт вестернизации — за счёт заимствования и насаждения принципов протестантской церковной науки, за счёт влияния пиетизма и квиетизма на русское образованное общество. Главным действующим лицом был здесь крайне противоречивый и сложный церковно-исторический деятель — новгородский архиепископ Феофан (Прокопович).

Я не буду останавливаться на его фигуре; в «Истории русской Церкви» Антона Владимировича Карташёва он описан достаточно полно и, на мой взгляд, объективно. Очень кратко отмечу, что было сделано им (конечно же, в сотрудничестве с Петром Великим) в области церковного строительства (подчеркну ещё раз, что мы не говорим о внешних церковно-государственных обстоятельствах, чтобы, следуя теме доклада, не выходить за духовно-культурные рамки).

Богословская педагогическая система, введённая Феофаном (Прокоповичем) в бытность его профессором Киевской духовной школы в 1711 – 1715 годах и впоследствии ставшая основой всего духовного образования Русской Церкви вплоть до XIX века, базировалась на двух положениях: 1) Священное Писание есть единственный и самодостаточный источник всякого богословия; 2) богословие есть наука, и, как таковая, должна быть избавлена от всяких «предвзятых» мнений.

О. Павел Ходзинский в цитируемой мной книге подробно пишет о том, что основой богословствования Феофана были именно протестантские источники, и что, используя их, Феофан сопротивлялся латинскому влиянию, сильному на Южной Руси; латинские системы исходной точкой богословия полагали Церковь, а не Писание (я сейчас, конечно, очень огрубляю, но просто нет времени и возможности излагать всё развёрнуто).

Четыре духовных академии, расцвет монашества и рост влияния Церкви

Иоганн Арндт

«Избавление от предвзятых мнений» вовсе не означало отказа от святоотеческого Предания; а значило упразднение поверхностного начётничества, характерного для церковности Московской Руси. Эта линия выражалась и на практике – в известной борьбе Петра I со всяким «кликушеством». Это явное влияние Реформации приводило, конечно, к некоторому отходу на второй план, «проседанию» (если можно так выразиться) экклезиологии. Но, по моему представлению, тогда это было положительное явление: после гипертрофированно разросшейся внешней церковности, приведшей к расколу и побудившей Петра I к реформе Церкви, такое «качание маятника» в другую сторону было даже, может быть, и необходимо.

Второе важнейшее влияние Реформации, после системы духовного образования — это духовная назидательная литература. Я не буду говорить об этом подробно, это тема отдельного доклада. Всем известно влияние предпиетисткой книги Иоганна Арндта на св. Тихона Задонского — и не только на него. По Арндту познавали начала духовной жизни все слои населения России — от императора Павла I до простых крестьян (мы находим их в числе подписчиков на одно из переизданий книги Арндта).

Менее известно, но отнюдь не менее значимо влияние на свт. Филарета Московского квиетиста Франсуа Фенелона (квиетизм — явление в основном католическое, но очень близкое по духу Реформации, отчего квиетизм и был в конце концов осуждён Римо-Католической Церковью). Образованные слои русского общества читали и пиетистскую, и квиетистскую литературу; первую — в оригиналах, а вторая в конце XVIII – первой четверти XIX века достаточно массово переводилась, и даже по указаниям обер-прокурора Святейшего Синода кн. Голицына рассылалась по монастырям (сочинения мадам Гюйон).

Как оценивать эту вестернизацию, это реформационное и около-реформационное (в лице квиетизма) влияние на Русскую Церковь? Сегодня, под воздействием всё больше «раскручивающегося» антизападничества, обще-поверхностная оценка этого явления, разумеется, будет крайне отрицательной. Но Евангелие учит нас смотреть на плоды. По плодам их узнаете их (Мф. 7, 20).

Плоды этой вестернизации — святители Тихон Задонский и Филарет Московский (Арндт и Фенелон нисколько не повредили им), выученик Киевских духовных школ святитель Феофан Затворник (переводивший квиетиста Франциска Сальского) и целый сонм образованного, просвещённого и вместе с тем вполне православного духовенства.

Это (к началу XX века) четыре духовных академии. Это, как я уже сказал, расцвет русского монашества; это, в конце концов, влияние Русской Церкви — ставшей самой образованной и творчески активной из всех православных церквей — как на мировое православие (Балканы), так и на миссию среди нехристианских народов (Японская и Китайская Церкви).

Выйти из круга начальной внешней воцерковленности

Итак, отвечая на наш вопрос (коль скоро мы его ставим таким образом) — где найти нам духовное наследие, чтобы по его образцу творчески созидать нашу сегодняшнюю жизнь, — стоит, на мой взгляд, обратить внимание на XVIII век, и, не закрывая глаза на церковно-канонические недостатки этой эпохи и отдельные методы неправомерных церковно-государственных действий (вызванных цезарепапизмом), перенять много живого и полезного из этого периода бытования нашей же церковной традиции. Отметим здесь самое важное, на что следовало бы обратить внимание:

1) опора на Священное Писание;

2) уменьшение роли внешней обрядовости и начётничества, что позволяет выявлять подлинную Христову церковность в повседневной жизни христиан;

3) творческое перенимание отдельных черт западной духовности и западного устроения церковной жизни.

Здесь необходимо сделать существенное пояснение. Когда я говорю о таком перенимании, я имею в виду вовсе не современную духовно-церковную жизнь западного мира. Её оценка выходит за рамки моего доклада; достаточно сказать, что если мы ещё не подошли ко многим вещам, которые были продуманы и прожиты западными христианами, то большинство людей в западном мире эти вещи уже перешли, оставили позади; никто, даже самый пламенный западник, не будет отрицать, что в целом «первый мир» сегодня является пост-христианским. Творчески перенимать стоило бы, по моему представлению, опыт раннего протестантизма; временно?й границей тут я бы поставил Великую французскую революцию.

И здесь нужно обозначить контекст такого перенимания. Определяется он главной, на мой взгляд, проблемой нашей сегодняшней церковной жизни, о которой я уже много говорил и писал — проблемой «расцерковления». Это неудачный термин, но за неимением лучшего будем пользоваться им. Что здесь имеется в виду?

Под «расцерковлением» я понимаю следующее явление: существующая на настоящий момент церковная дидактика предлагает входящим в Церковь людям определённую педагогику внешнего воцерковления. Со временем она исчерпывается — из Евангелия очевидно, что христианская жизнь есть процесс непрестанного внутреннего возрастания (Мф. 13, 31; 33), — и «повзрослевших» христиан уже перестаёт питать внешняя обрядовость и усвоенная ими внешнецерковная субкультура.

А педагогики дальнейшего, так сказать, «пост-новоначального» возрастания в христианстве у нас нет, она (не в древних монашеских книгах, а в общей пастырской методологии) не выработана.

Норма воцерковления становится у нас нормой всей христианской жизни, что очевидно не соответствует подлинному смыслу Церкви как институции, назначением которой является всё дальше и полнее вести человека в жизнь со Христом и во Христе. Не получая такой жизни и год за годом ходя по кругу начальной внешней воцерковлённости, люди в конце концов убеждаются в бесплодности этого и выходят из этого круга.

Трагедией здесь является то, что, поскольку у нас нет педагогики дальнейшего возрастания во Христе, человек, оставляя своё новоначалие, оставляет и Церковь, а порой и Самого Христа — потому что в своей новоначальной церковности он на самом деле не получил подлинного опыта жизни во Христе.

Противоядие к расцерковлению

Что может послужить «противоядием» к такому «расцерковлению»? Вот именно то, что я отметил выше в § 3: «творческое перенимание отдельных черт западной духовности и западного устроения церковной жизни». Я поясню эти два момента.

Начну со второго. Я имею здесь в виду опыт пиетизма — той благотворной «реформы в Реформации», которую начал в середине XVII века Филипп Якоб Шпенер. Озаботившись пастырскими проблемами, близкими к тем, которые я только что описал, Шпенер ввёл в обиход то, что у нас называют сегодня «евангельскими группами». Люди собирались во внебогослужебное время по домам, читали Священное Писание и делились своим духовным опытом. Важно подчеркнуть, что эти собрания были вовсе не «в пику» «официальной церковности» (Шпенер настаивал на нормативном участии в жизни Церкви), а дополняли её таким образом, что христианство из храмовой религии и внешнего исповедания «правильных догматов» становилось тем, чем оно и должно быть – повседневной жизнью со Христом и во Христе.

Отдельные же черты западной духовности, на перенимание которых необходимо обратить внимание — это, на самом деле, очень важная вещь, требующая специального, я бы даже сказал, соборного обсуждения. Коснусь этой темы очень кратко.

Дело в том, что православная педагогика оперирует только так называемой «аскетикой синергии». Суть её заключается в том, что человек, получив начатки благодати Божией в вере и в Таинствах Церкви, дальнейшим подвигом развивает в себе эти благодатные начала. «Делай внешнее — придёт внутреннее»: «дай кровь — прими дух» и т.д. — вот «лозунги» «аскетики синергии».

Несомненно, это одна из сторон духовной христианской жизни — но только вот именно что «одна из». Сведе?ние этой жизни преимущественно к усилиям со стороны человека приводит к «торговым отношениям» между человеком и Богом.

«Я попощусь, помолюсь, потружусь, “поозлобляю себя”[3], а Бог даст мне за это благодать»; «я дам кровь, а Ты, Боже, непременно дай мне Дух». Таким образом, «аскетика синергии» как бы «заставляет» Бога действовать так, как мы от Него ожидаем. Здесь уже не остаётся места вере и непременной «двусторонности» в отношениях человека и Бога.

Пиетистская же и квиетистская духовно-назидательная литература как раз главным образом разрабатывает «аскетику веры». Главное её положение — дать в себе место Богу, всецело ввериться Ему, предоставить Ему действовать во всех без исключения областях как духовной, так и всей остальной жизни (то самое «повседневное христианство»). Всё — внутри, всё — в свободе и честности пред Богом, всё — в чаянии действования Божия и — главное — в непрестанном внимании к этому действованию. Всё внешнее при этом имеет только лишь вспомогательное значение.

По крохам такую «аскетику веры» можно вычитать и у св. отцов — преп. Макария Великого, Марка Подвижника, Варсонофия Великого, Симеона Нового Богослова, свт. Феофана Затворника и др. Но цельного учения, а тем более пастырской методологии «аскетики веры» в православной дидактике нет. Поэтому творческое усвоение духовной литературы этого рода, на мой взгляд, сможет значительно обогатить жизнь «взрослеющего» православного христианина и уберечь его от «расцерковления».

Итак: опора на Священное Писание, повседневное христианство, домашние собрания (желательно и с участием пресвитеров) для изучения Писания и обсуждения опыта жизни во Христе, и аскетика веры — вот то западное заимствование (отчасти уже и бывшее у нас в XVIII веке, то есть это и наша традиция), которое, на мой взгляд, в контексте духовных поисков нашей эпохи может открыть новые творческие пути развития церковной жизни (всё это, разумеется, не отрицает нормативной церковности — участия в Таинствах и проч.).

Я хочу здесь особенно и со всей настойчивостью подчеркнуть, что речь не идёт о реформе Церкви, подобной той, 500-летие которой мы сегодня вспоминаем. Никаких реформаций и революций не нужно ни в коем случае; да и время реформаций ушло. Речь идёт исключительно о жизни христианских личностей, об исполнении ими заповедей Христа — не бойтесь (Лк. 12, 7), и Апостола — всё мне позволительно… (1 Кор. 6, 12); всё испытывайте, хорошего держитесь (1 Фесс. 5, 21).

Но для этого нужна смелость. И здесь как раз очень важен для нас образ приснопамятного о. Александра Меня. В его лице мы имеем пример — как, оставаясь подлинно православным, быть вместе с тем открытым западному опыту и иметь постоянное благое дерзновение о Христе.

Хорошо понимаю, что многое, о чём я сейчас говорил, сегодня, мягко говоря, не очень приветствуется. Но и о. Александр всю свою жизнь шёл «против течения» — хотя он, так же как и я, был противником всяких внешних реформаций и революций. Реформация души – вот что необходимо: «избегать всякой рутины в отношениях с Богом» (как говорил недавно почивший замечательный психолог Ф. Е. Василюк) и ничего не бояться, чтобы только жить во Христе.

Оцените статью
Добавить комментарий